Чем мы можем Вам помочь?

Задать вопрос юристу


Правила жизни Николая Карабчевского

Считавшийся к концу XIX века выдающимся российским адвокатом, Николай Карабчевский после участия на первом курсе Санкт-Петербургского университета в студенческих "беспорядках" и трехнедельного ареста осложнил себе выбор профессии даже с учетом блестящего окончания юридического факультета. "Незадолго перед тем, – вспоминал он, – в университете было вывешено объявление, что лица, желающие поступить на службу по Министерству юстиции, должны иметь от университета особое удостоверение о своей благонадежности". "Особого" удостоверения выпускник получить не смог, карьера чиновника перед ним была закрыта. Он оказался на распутье. Сам Карабчевский так пишет об этом: "Для меня было ясно, что на государственную службу я не поступлю. А на адвокатуру во время своего студенчества я глядел свысока. Она мне представлялась всегда не чуждой некоторого суетливого сутяжничества, и я считал ее малоподходящей для моей натуры, более склонной, как мне казалось тогда, к мечтательному созерцанию окружающей жизни, нежели к энергичной, практической деятельности". Но после долгих размышлений Карабчевский все же решил записаться в присяжные поверенные. Именно здесь он быстро прошел путь от новичка до знаменитости, и его имя почти сорок лет кряду гремело в российских судах.
Карабчевский никогда не полагался лишь на эффект защитительной речи, ибо, как он считал, мнение суда, в особенности присяжных заседателей, слагается еще до начала прений сторон, а поэтому "выявлял свой взгляд на спорные пункты дела еще при допросе свидетелей". Нередко в своих речах, тексты которых он никогда не писал, известный адвокат поднимал вопросы теории уголовного права и уголовного процесса. Так, отмечая трудности пользования косвенными доказательствами при расследовании и рассмотрении уголовных дел и вместе с тем отдавая им должное, он удачно формулирует требования, которым должны отвечать косвенные доказательства. 
Об отношении Карабчевского к профессии адвоката, как к "боевой деятельности", о "нормальном типе" состязательности процесса, о том, почему в уголовном процессе мало быть невинным, и многом другом – его же словами.
О качествах, которыми должен обладать адвокат 
Современному судебному оратору, желающему стоять на высоте своей задачи, нужно обладать такими разносторонними качествами ума и дарования, которые позволили бы ему с одинаковой легкостью овладеть всеми сторонами защищаемого им дела. В нем он дает публично отчет целому обществу и судейской совести, причем по односторонности ли своего дарования, по отсутствию ли достаточных знаний и подготовки, он не вправе отступить ни перед психологическим, ни перед бытовым, ни перед политическим или историческим его освещением.
Вся деятельность судебного оратора – деятельность боевая.
О том, почему он не писал тексты своих речей 
Судебное следствие иногда переворачивает все вверх дном. Да и противно повторять заученное. По крайней мере, мне это не дается. 
О состязательности и равноправии сторон в процессе
Нормальный тип уголовного состязательного процесса – открытое состязание двух борющихся сторон, причем у обеих подняты забрала. Прокурор и потерпевший – одна сторона, подсудимый и защитник – другая. Один нападает и наносит удары, другой их отражает.
Вот ходячее заблуждение, которое не вызовет улыбки только потому, что вызывает грусть. В конце концов, действительно защиту впускают в "храм правосудия" – но надолго ли и в какой момент? Разве в самые сокровенные и трудные для обвиняемого, а нередко и для истины моменты она не находится в жалком положении оглашенного, изгнанного, бессильно томящегося у преддверия храма? Ее впускают тогда, когда затеянная в глубокой тайне, сотканная в тиши и выполненная в раздумье вся "творческая" работа обвинения в сущности "готова" – окончена совершенно. Ей предоставлено только критиковать или даже разрушать это "творчество", класть свои мазки на законченную картину – портить ее или рвать холст, на котором она нарисована, но не давать ничего своего законченного и цельного. Отсюда досадные к защите отношения и чувства со стороны не только обвинителей, но подчас и судей.
И к защите предъявляется требование на смену разрушаемого создать нечто новое, свое, положительное и прочное. Но предъявлять подобное требование – значит издеваться над бессилием стороны в процессе. Ведь краеугольным камнем уголовного процесса является предварительное следствие, когда защита не допускается. Предварительное следствие – тот фундамент, без которого немыслимо построить ничего, а его-то защите и недостает. Если бы защита располагала такими же средствами, как обвинение, она, быть может, дала бы вам преступника на смену Скитских [дело братьев Скитских по обвинению в убийстве], но при наличности существующего порядка следствия мы вам не можем назвать убийц.
Об исследовании истины в суде и косвенных уликах
Слишком много судебных впечатлений уже пережито мной на своем веку, я слишком близко стою к делу отправления уголовного правосудия, чтобы не знать, что, несмотря на обладание вами в теории, по-видимому, всеми совершеннейшими способами открытия истины, судебная истина (как и всякая, впрочем, другая!) дается нелегко и что в уголовном деле недостаточно быть только невинным, надо еще уметь по суду объявить себя таковым! (Из обращения к судье на процессе.)
Косвенные улики, в отличие от прямых, могут быть очень тонкие, очень легковесные сами по себе, но одно внутреннее качество им обязательно должно быть присуще: они математически должны быть точны. Точны в смысле своей собственной достоверности, качества и размера. Другое непременное условие: чтобы эти и малые сами по себе величины давали все-таки некоторый реальный итог, чтобы они составляли собой одну непрерывную цепь отдельных звеньев.
О быстроте правосудия
В числе принципиальных основ нашего судопроизводства быстрота есть, несомненно, хорошее качество. Но она – не самое главное и не самое важное. <…> Время покровительствует истине. Суд Линча, конечно, самый скорый, расправа на месте преступления имеет своих сторонников. Признаюсь откровенно, я не поклонник таких порядков. Истина – должна быть истиной, и ее нужно добыть, сколько бы на это ни пришлось потратить времени.
О предвзятости судей
Наша работа [адвокатов], наши односторонние усилия выяснить перед вами [судьями] истину есть только работа для вас вспомогательная, я бы сказал, работа черновая. От нее, как от черновых набросков, может не остаться никаких следов в окончательном акте судейского творчества – в вашем приговоре.
Для каждой творческой работы первое и главное условие – внутренняя свобода. Если предвзятые положения вами [судьями] принесены уже на суд, моя работа будет бесплодна.
Господа присяжные заседатели! Страшная и многоголовая гидра – предубеждение, и с нею-то прежде всего приходится столкнуться в этом злополучном деле (подсудимый Миронович обвинялся в убийстве еврейской девочки). Злополучном с первого судебного шага, злополучном на всем дальнейшем протяжении процесса. Преступление зверское, кровавое, совершенное почти над ребенком, в центре столицы на фешенебельном Невском, всех, разумеется, потрясло, всех взволновало. Этого было уже достаточно, чтобы заставить немного потерять голову даже тех, кому в подобных случаях именно следовало бы призвать все свое хладнокровие.
Закон ополчается против главного – злого желания нашего отнять у ближнего то, что возвратить ему мы уже никогда не в силах. Он беспощадно настигает всякое подобное волевое проявление… И он, разумеется, прав. Но не правы судьи, применяющие законы, пытаясь вывернуть логическую посылку закона наизнанку: убил – стало быть, хотел убить!
О судах и приговорах
Судебный приговор, провозглашенный по сложному и трудному делу, живо интересующему общественную совесть и даже взволновавшему общественное мнение, если этот приговор основан на детальном и безукоризненном изучении фактических обстоятельств и если в основу его положены исключительно здоровые нравственные начала, должен быть признаваем "торжеством правосудия". Это основа для радостного и светлого ликования общественной совести.
Суд и осуждение близки! – в этой истине столько же нравственной глубины, сколько и практической мудрости. При известном стечении внешних обстоятельств и условных веяний подвиг самооправдания также труден для невинного, как и для виновного. И для того и для другого формы и условия те же. Им одинаково не верят, они одинаково сидят на скамье подсудимых, которая имеет свою особую не написанную еще психологию. Этого не должен забывать ни один судья. Соблазн осудить, когда самоуверенно судишь, очень велик. А кто же судит не самоуверенно?
Закон не хочет, не требует от вас [судей] невозможного. В подобных случаях он, наоборот, сам приходит вам на помощь, сам бережет вас. Вам ли, юристам-судьям, напоминать мне об этом? Самонадеянность всегда слепа. Сомнение же – спутник разума. Сказать, что в этом деле (дело братьев Скитских) все для вас ясно и нет сомнений, вы не можете…
Для суда, решающего дело не по теории формальных доказательств, не существует, разумеется, предустановленных доказательств. Тем не менее он должен считаться со всей совокупностью доказательств, имеющихся по делу. Суд вправе не доверять тому или иному свидетелю, не соглашаться с тем или другим экспертом, но при этом обязан высказать в своем приговоре соображения, которые приводят его к такому недоверию. Это бесспорно.
Если у вас уже созрело решение – вы должны продумать его заново, если необходимо передумать вновь – вы должны сделать и это! По формуле закона воистину "всю силу своего разумения" должны приложить вы к разрешению этого дела. Нам не нужно вашей интимной правды, случайного личного убеждения отдельного судьи, бог знает из чего зародившегося, откуда к нему подкравшегося. Нам нужна гласная широкая оценка вашей совестью только "видимых" условий дела, только достоверных, доказанных его обстоятельств. Лишь при этом условии все общество, взволнованное и потрясенное беспримерной судьбой этого загадочного дела, как один человек, с облегченной душой подпишется под вашим приговором. (Из обращения в суде к присяжным.)
О прокурорах
При таких данных обвинение, предъявляемое [к подсудимому], – обвинение в предумышленном убийстве жены, грозящее ему каторжными работами без срока, – голословно и не доказано. Это понимает, очевидно, и прокурор. Настаивая на двух-трех сомнительных свидетельских показаниях, он ссылается затем лишь на свое "личное внутреннее убеждение". Этот прием столь же мало соответствует задаче обвинения, как если бы защита стала клясться и божиться перед вами, удостоверяя божбою невинность своего клиента.
Итак, минуя улики и доказательства, вас приглашают на основании внутреннего убеждения – этого "высшего разума", как выразился прокурор, – обвинить [подсудимого] Имшенецкого, забывая, что этот высший разум внутреннего убеждения, по мысли законодателя, и должен быть основан на совокупности всех обстоятельств дела. Другой мой противник действует еще решительнее. Он вызывает из могилы тень умершей и холодным призраком смерти хочет запугать ваше воображение. Но он забывает, что, быть может, единственные спокойные и счастливые дни своей недолгой жизни эта несчастная провела с ним, своим предполагаемым убийцей и врагом. Об этом нам говорят свидетели единогласно. И я желал бы вызывать ее сюда, и кто знает, на чью сторону стала бы ее бледная тень, за кого бы стали молить ее бескровные уста! (Из обращения в суде к присяжным.) 
О потерпевших
Что бы мы ни говорили об уголовном правосудии, как акте общественного возмездия или как о Фемиде с завязанными глазами, преследующей лишь отвлеченную идею права, потерпевший от преступления со своими живыми, насущными интересами – все же всегда первое лицо в процессе.
Защищать невольного убийцу – никак не может значить попирать личность несчастной жертвы. Если бы своим отказом защищать г. Пастухова [подсудимый, обвиняемый в убийстве] я мог совершить чудо – воскресить несчастного, – я бы, конечно, г. Пастухова не защищал.



назад



Закажите услугу у юриста

Ваши обращения конфиденциальны!


Закажите услугу у юриста

Ваши обращения конфиденциальны!


+


Образцы заявлений

Законодательство